Мы уже говорили о том, что развитие индивидуального начала в художественном творчестве предопределило закат Средневековья в Европе и создало предпосылки для возникновения идеологии Возрождения. Русская культура, по общему мнению, Возрождения, как такового, не знала. Тем не менее, требование индивидуальности и для нее с течением времени становилось все более актуальным. В книжной культуре оно весьма заметно проявило себя уже в XII в. в «Слове о полку Игореве», где личные качества князей оцениваются как весьма важные для судеб Руси, и где личность самого автора с его патриотической убежденностью, ярким поэтическим даром, который он целенаправленно использует для преодоления междоусобиц, пронизывает весь текст. В XIV—XV вв. выделение личностного, индивидуального начала заметнее всего проявляется в иконописи. Иконы и фрески Андрея Рублева, проникнутые мощным лирическим началом, исследователи древнерусской культуры нередко прямо относят к «русскому Возрождению».

В этой связи нельзя не отметить, что именно в развитии русской книжной культуры проявление личностного начала сыграло особую роль. И наоборот: книжная культура, распространяясь все более широко, способствовала индивидуализации творческой деятельности во всех сферах.

Пожалуй, наиболее выпукло и в то же время парадоксально эта закономерность проявила себя и в истории церковного раскола XVII в. Впервые в истории церкви столь серьезные и даже трагические события оказались вызваны не собственно догматическими, но семиотическими и филологическими разногласиями, в которые оказались втянуты массы людей, внешне далеких от книжной культуры. Однако эта удаленность ничуть не мешала рядовым приверженцам «старой веры» воспринимать книжную филологическую проблему как сугубо личную, затрагивающую самые сокровенные стороны человеческого «Я». Затронуты были и основы национального миропонимания. Аввакум и его сторонники сопротивлялись весьма заметному в новых исправленных книгах влиянию ненавистного «латинства», западноевропейской схоластической учености. Книжная культура, пришедшая на Московскую Русь вместе с учеными малороссами, допускала возможность расширять через книгу свой разум, питая, по мнению поклонников традиционной древнерусской книжности, человеческую гордыню. Парадокс же заключался в том, что именно Аввакум, признанный духовный вождь книжников старой школы, явил в своем «Житии» и во многих публицистических по сути произведениях активное личностное начало, став, по сути, если не родоначальником, то предвозвестником рождения новой русской литературы.

Симптоматично, что именно XVII в., принесший России длинную цепь страшных потрясений — Смуту, нашествие иноземцев, внутренние раздоры и бунты, реформы Никона и церковный раскол, — стал временем формирования единого русского языка и, соответственно, русской нации. Роль книги в этом процессе была исключительно важна, что и проявлялось в более чем почтительном отношении к самому процессу создания книги. Начало и окончание этого процесса неизменно отмечалось молебнами. Отдельные экземпляры изготовлялись из лучших материалов и оформлялись с особой роскошью для вручения царю, членам его семьи, а также патриарху. Подобная церемония касалась всех книг, как богослужебных, так и немногих еще в том веке светских и учебных.

Именно при таком, заметно отличавшемся от принятого в Западной Европе, отношении к книге, начиналось в последовавшую вскоре петровскую эпоху русское Просвещение, об особенностях которого будет сказано ниже.

Отметим, однако, что в социальном отношении культурное развитие в Европе и России шло в эту эпоху в противоположном направлении: в Европе характерный для Средних веков разрыв между культурой правящего класса и культурой народной заметно сокращался, прежде всего, в силу вызванного Реформацией мощного развития национальных языков и национальных культур, в России же новый европейский дух, активно внедрявшийся сверху, усваивался только правящим классом, народная же культура его почти не воспринимала. И характерная для XVIII в. секуляризация культуры также поначалу затронула почти исключительно правящий класс.

Этот трагический разрыв, как это ни парадоксально, создал особую творческую напряженность, в значительной степени определившую взлет русской культуры в «золотом» для нее XIX в.

В этом отношении особенно показательной представляется фигура Александра Радищева, которого иногда называют «первым русским интеллигентом» в силу того, что он первым ощутил личную уязвленность страданиями простонародного «человечества». Эта уязвленность и стала главным, пожалуй, нервом русской культуры последующего века.

Именно в XIX в. литературоцентричность русской культуры, да и всей жизни образованного общества, проявилась особенно ярко. Главным показателем умонастроений общества с начала этого века (и, заметим, вплоть до конца века следующего) стали литературные журналы. Именно вокруг них группировались сторонники все более раскалывающих общество социально-философских и одновременно литературных направлений: «шишковисты» — «карамзинисты», западники — славянофилы, почвенники — либералы и т. д. Все эти умственные по преимуществу направления, развиваясь, накаляли общественную атмосферу, формируя почву для будущих «великих потрясений».

Нельзя не отметить, что в этом столетии наряду с литературой не менее значимо развивалась вся русская культура, и не только живопись, архитектура, музыка, но и философия, история, естественные науки. Интерес к ним также проявлялся в росте соответствующей книжной и журнальной продукции.

Стоит, однако, задуматься, почему же никем и никогда не оспаривался очевидный для этой эпохи приоритет книжной культуры?

Причина такого единодушия заключается прежде всего в том, что религиозный характер русской культуры предшествующих столетий выработал особое отношение к слову и к книге, как к явлениям высшего, духовного порядка. Секуляризация или, по-русски говоря, обмирщение культуры в XVIII в. хоть и давало о себе знать весьма заметно, но не зашло в России так далеко, как в Европе. Русская культура оставалась христианской. И А. Н. Радищева, и А. С. Пушкина, и Ф. М. Достоевского, и даже А. П. Чехова в первую очередь вдохновляли не столько идеи «свободы, равенства, братства», сколько все те же христианские идеалы, на которых держалась и культура Древней Руси.

Нравственное чувство, обостренное все более нарастающей вокруг несправедливостью, определяло творчество не только писателей, но и музыкантов, художников, философов и других деятелей русской культуры. Идейные искания и споры сопровождали развитие всех видов искусства. Но наиболее полно и ясно эти искания и споры выражали себя в словесном творчестве, включая в это понятие не только поэзию и прозу, но и литературную и художественную критику, и публицистику, и философию.

Развитие русской музыки, например, сопровождалось поиском наиболее полного выражения народного, национального духа, а не погоней за новыми формами как таковыми. Национальным, т. е. идейным по преимуществу, было творчество М. И. Глинки, П. И. Чайковского, М. П. Мусоргского и всех представителей «могучей кучки», которую не случайно возглавлял не музыкант, а такой сугубо книжный человек, многолетний сотрудник Публичной библиотеки, как Владимир Стасов. В центре внимания объединенных в «могучей кучке» музыкантов стала жизнь и интересы русского народа — беспрецедентное явление в истории музыки!

Еще более показательным является история русского романса. Музыкально-поэтический жанр, родившийся в Испании, пришедший в Россию из Франции (в XVIII в. романсы писались и исполнялись только на французском языке), на российской почве приобрел ярко выраженные национальные черты. Первоначально положенное на музыку стихотворение на русском языке, предназначенное для одноголосого пения называлось «российской песней». Довольно быстро перестав быть чисто салонным, романс перешел сословные границы, породив такие разновидности как мещанский, или городской, романс, цыганский романс, а дальше и вовсе слившись, по сути, с русской песней, в которой словесная поэтическая и сюжетная основа всегда значила ничуть не меньше, чем музыкальная составляющая. Само название жанра указывало на его литературное происхождение (в словаре Даля «романс» отнесен в словарную статью «роман» как однокоренное и близкое по смыслу), а суть его восходит к лирической поэзии античности, которая потому и называлась лирикой, что звучала, сопровождаемая игрой на лире. Русский романс, можно сказать, максимально раскрывал музыкальную природу слова, включенного в контекст поэтического произведения.

Русская живопись в лучших своих проявлениях также была по преимуществу идейной, т. е. имевшей вполне понятное словесное или литературное выражение. Многие картины передвижников кажутся иллюстрациями к произведениям «народнической» литературы. Таковы в большинстве своем полотна В. Г. Перова, В. И. Сурикова, И. Е. Репина. Сказочными, т. е. опять-таки литературно-фольклорными, были картины В. М. Васнецова, И. Я. Билибина. В большом почете у русских художников были исторические сюжеты.

Очевидная «литературность» русской живописи XIX в. иногда даже ставится ей в упрек. Она присутствует даже в пейзажах И. И. Левитана, которые были названы М. В. Нестеровым «драматическими». Кстати говоря, бурное развитие театрального искусства в эту пору также объясняется очевидным нарастанием могучей литературной основы. В то же время театр становился все более синтетическим искусством, вовлекая в сферу своей деятельности не только писателей, режиссеров и актеров, но и крупных художников.

Идейной русская живопись была и в классицистический, и в романтический, и в реалистический периоды, дойдя до пика «идейности» в эпоху авангарда. Может быть, этот избыток идейности не всегда шел ей на пользу, однако именно в силу своей «идейности», вызревшей в тесной связи с книжной культурой, русская культура сохранила ориентацию на нравственные и эстетические ценности, в своей основе опирающиеся на идеалы христианства.

Еще в большей степени эта идейная ориентация проявляла себя в русской архитектуре, наиболее заметные достижения которой были связаны с храмовым строительством. Храмы XIX — начала XX в. «читались» вполне в традициях древнерусского зодчества. Классицистическая архитектура дворянских усадеб была идейной более в духе Руссо, но и в ней в наибольшей мере проявлялось стремление к созданию «рая на земле». Русская усадьба создавала свою особенную усадебную культуру и свою идеологию. Ее ярким проявлением можно считать поэму А. М. Бакунина «Осуга», воспевающей «прямухинскую[1] гармонию».

Подводя итог сказанному в этой главе, отметим, что литературоцентричность не только пронизывает насквозь русскую культуру во всех ее проявлениях, но и придает ей главное свойство книги: идейную насыщенность, которая легко вербализуется, придавая всем ее творениям читаемость. Важнейшим отличием русской культуры от западноевропейской (например, столь же литературоцентричной французской) является ее стремление сохранить высокий духовный настрой, подчиняя ему гуманистические идеалы, заимствованные у Европы.