Иллюстратор обладает двумя ресурсами: самой иллюстрацией и правом на её использование, и второе по стоимости для клиента может существенно превышать первое. В отношении первого ресурса мы, как правило, достаточно гибки, и можем варьировать интонацию, подачу, сюжеты, материалы и много чего еще. В случае с правами эта гибкость не всегда очевидна: иллюстратор, особенно в России, редко умеет варьировать условия, а часто и не понимает, как и зачем это делать. Между тем, то, какие права мы предоставляем на иллюстрацию, определяет не просто формальные взаимоотношения с клиентом и то, когда и сколько нам заплатят, но и то, какую роль и функцию будет иметь изображение и как будет восприниматься и использоваться, то есть то, каким в итоге получится продукт, носителем которого будет иллюстрация. В этом смысле можно рассматривать имущественные права как собственный ресурс и даже художественное средство. Почему так?

Наверное, многие помнят яркую историю Radiohead, которые в какой-то момент, откликаясь на проблему пиратства и взаимодействия с лейблами, выложили свой, только что взятый в оборот пиратами, альбом в открытый доступ и тем самым привлекли внимание широкой аудитории к институциональным механизмам музыкальной среды. Этот жест, в духе художников институциональной критики и ряда минималистов, оспаривал всевластие экономических структур, обычно находящихся за кулисами той музыкальной индустрии, что видит зритель, и делал их видимыми. Безусловно, в этом жесте много романтического желания вернуть власть автору, забрать её у институций, которые прикрывают свою машинерию транспарантами с лицом автора.

В иллюстрации вспоминается несколько подобных случаев, когда именно через модификацию отношений собственности, через артикуляцию владения не только самим изображением, но и правом его распоряжения, иллюстратор видоизменял тот эффект, который оказывает работа.

Первый пример — прошлогодний случай с Екатериной Молодцовой, подарившей Тайваню иллюстрации с бенгальской кошкой. Вкратце история была такая: правительство Тайваня запускало новый туристический поезд в Наньтоу, оформление которого было посвящено местному вымирающему эндемику, бенгальской кошке. За оформление взялась иллюстратор Цзян Мэн-чжи, которая представила изображение леопарда вместо кошки, назвав это своим авторским виденьем, но после обильной критики и указаний на аккаунт настоящего автора изображения призналась, что купила готовую иллюстрацию с леопардом на Shutterstock. Её автором была Екатерина Молодцова, которая, узнав о конфликте, подготовила несколько изображений с бенгальской кошкой, и отдала их в дар Тайваню. В благодарность её пригласили в Тайвань на церемонию запуска поезда, министр транспорта поблагодарил иллюстратора за «вклад в сохранение вымирающего вида», а по запросу «российский иллюстратор» на китайском языке Гугл выводит в топ именно работы Екатерины.

Не очень понятно, в каком объеме Цзян Мэн-чжи покупала права на иллюстрацию, но даже если бы она выкупила исключительную лицензию, право на авторство остается за Екатериной, не говоря уже о том, что в данном случае то, что «автор так видит» — не аргумент.

Что же здесь произошло? Иллюстратор дарит свои работы и тем самым артикулирует своё право распоряжения ими. Всё это происходит в специфических обстоятельствах наличия «подделки», поэтому изображение становится еще и носителем идеи «подлинности», и более того — воплощением «торжества правды» (найден настоящий автор, который рисует правильного кота, и приносит изображение в дар, — потому что правда и подлинность дороже денег! — ура, занавес, аплодисменты). И эта идея торжества правды — главное, что передается вместе с файлом, содержащим иллюстрацию, и выражается она именно через распоряжение автора имущественными правами.

В этом смысле итоговый продукт, который передается от иллюстратора другой стороне — это та самая правда, «материальным носителем» которой становится изображение. И в процессе создания этого продукта главное творческое решение было принято именно в части распоряжения правами (ведь можно было продать правильного кота за деньги или идти жаловаться в суд, или вовсе ничего не делать), поэтому имущественное право здесь можно понимать как средство художественной выразительности.

Безусловно, не будь в данном случае «подделки», не возникло бы такой высокой ценности «правды». Однако это не означает, что право собственности может определять те смыслы, которые несет иллюстрация, только при его нарушении.

К примеру, здесь приходит в голову портрет Ивана Голунова, нарисованный Виктором Меламедом. В момент, когда конфликт был наиболее острым, иллюстратор разместил в своем аккаунте портрет и обозначил, что им могут пользоваться все без указания имени автора.

Кроме того, возможно, хэштег, леттеринг/черный квадрат и портрет имеют разную степень стандартизации и упрощения события. С позиции пользователя, который делает репост с каким-либо из этих объектов, разница такая: я могу поставить хэштег, а могу сделать репост большой статьи на тему. Но найти статью, которая будет во всем соответствовать моим представлениям о правде, не всегда возможно, а вот портрет — другое дело. В портрете — в отличие от хэштега или черного квадрата — появляется визуальное «мясо», «тело высказывания», осязаемая взглядом конкретика и глубина, что-то «содержательное», — и при этом парадоксальным и удобнейшим для пользователя образом это содержание не определено, и каждый, кто делает репост портрета, волен подстроить нюансы содержания под себя (в отличие от статьи). Иначе говоря, портрет — это политическое заявление, манифест, который каждый из нас, сделавших репост, не написал.

Важно также заметить, в портрете — в отличие от иконки или черного квадрата — будет содержаться указание на наличие автора, и в более широком смысле — указание на уникальность, единичность создателя изображения. И дело тут не в личности автора, а в том, что художественный портрет по своей сути, каким бы он ни был, транслирует след «автора», свойство уникальности как таковое. При этом собственно автора — человека, стоящего за работой — я могу и вовсе не знать. Поэтому когда я сделаю репост этого портрета, то он будет сообщать не только солидарность, но и уникальность: «я солидарна с вами так, как не солидарно большинство», «я уникальна в своей солидарности с вами». Это не так притянуто за уши, как кажется, если вспомнить о том, что сегодня о нас судит по ленте соцсетей не только искусственный интеллект, но и вполне натуральный интеллект наших потенциальных работодателей.

Разумеется, всё это не отменяет возможности развернутой и артикулированной позиции, сопровожденной таким портретом. Но важно то, что способ и объем передачи прав (особенно это наглядно в случае с Голуновым) предусматривает самое широкое использование, в том числе и без каких-либо комментариев вовсе — как статус в соцсетях.

Такие практики распоряжения правом собственности, разумеется, остаются более-менее единичными случаями — особенно, в отечественной иллюстрации. Передача прав пока не осознается как часть художественного арсенала иллюстратора, и в этом смысле важно обратиться к практике художников, занимающихся осмыслением институциональной среды, в которой они существуют.

Тут приходит в голову, например, Мария Эйхорн (Maria Eichhorn) с её проектом Money at Kunsthalle Bern, в рамках которого бюджет на выставочную работу она потратила на восстановление здания, в котором проводилась выставка, так что во время её проведения основным экспонатом стали ремонтные работы и процесс их выполнения. Кроме того, она создала каталог, в котором собрала историю здания, проведенных там выставок и финансовых вливаний в жизнь этого места.