Я в Камэока.
Вокруг синеватые горы. Сейчас зима, и рисовые поля не отражают небо в воде, а уходят в даль участками ровных зелёных полосок.
Часто солнечно и температура еще на опускалась ниже 7 градусов. Я живу в доме. Он не так уж стар. Ему 90 и его зовут Омоя.
Дом традиционный, с черепичной крышей,
с татами в спальных комнатах, деревянным полом на общей территории и на кухне. И с пока еще неизвестно что хранящим чердаком.
Мягкий свет проникает через раздвижные окна, двери, частично застекленную крышу над кухней, с отпечатком сеточки теней на полу в прихожей от узора входной двери.
Омоя даёт укрытие и держит внешнюю
и внутреннюю температуру воздуха в равновесии.
Каждое утро я бужу Омоя, согревая себя.
Когда мягкий свет попадёт в окно, мне пора. Вставать. Быстро ступить одной ногой на татами, утвердить это действие второй босой. Полтора шага, нагнуться, нажать указательным пальцем правой руки на кнопку топливного обогревателя и услышать шум - бензина в баке достаточно. Обратно в глубокое, протяжное тепло большого тяжеловатого одеяла. Выпить тёплый травяной чай из маленького термоса: глоток за глотком
в ответ сухости воздуха. Температура воздуха снаружи начинает уступать той, что в моей комнате.
Время будить остальной дом.
Разжечь зажигалкой огонёк пламени в одном
и втором обогревателе. Почувствовать запах горючего - заработали. Железные, выкрашенные в белый цвет, они стоят по обе стороны большого обеденного стола из темного дерева
и напоминают мне каменные статуи драконов на входе в храм. Залить на кухне фильтрованную воду в чёрный, модный, с тонким выгнутым носиком электронный чайник. Пробежаться
в свою комнату, отодвинуть дверь, получить в ответ поток тёплого воздуха в лицо.
Одно крыло отогрела.
Взять полотенце, ванные принадлежности. Душ.
Зайти в душевую и открыть кран. Сильный напор горячей воды застилает душевую паром. Дать ему настояться пару минут. Сбросить с себя тепло одежды в смежной комнате. И на долю минуты соприкоснуться с ночной температурой воздуха всей площадью покрова кожи. Как есть войти
в пар и встать под душ. Ни о чем не думать. Просто быть. Сейчас. Сейчас очень тепло.
Промокнуть влагу полотенцем. Переступить ногой границу и за ней оставить тепло. Без труда одеться. Мне, разгоряченной, холод приятен.
Пройти мимо тонконосого чайника и заметить, что струйка пара давно уже тянется вверх.
Завтрак.
Повернуть кран над кухонной мойкой из нержавеющей стали вниз и влево. Вымыть в горячей воде оставшиеся с вечера чашки
и поставить кастрюлю на электронную плиту. Сегодня овсяная каша. Медленные полукруги и круги деревянной ложкой по дну кастрюли. Пар поднимается вверх.
Переселить кашу из кастрюли в керамическую чашу с узором цвета индиго. Моим любимым цветом.
Заварить чай с корицей и гвоздикой.
Дать настояться заварке и влить в чашку альмондовое молоко, доведя цвет до темно-бежевого. Поставить на тёмную поверхность стола чашу с кашей и большую чашку с чаем.
Устроиться в стуле с кожаной спинкой и сиденьем рядом с одним из драконов, накрыть колени пледом. Засмотреться на то, как пар из чаши и чашки смыкается воедино
и быстро бежит единой дорожкой к обрыву обеденного стола.
Очнуться, начать есть и пить все еще горячее.
Свет мягко проникает через застекленную часть кухонной крыши.
Утро позади.
Ну как ты, Омоя? Отогреваешься?
Вокруг синеватые горы. Сейчас зима, и рисовые поля не отражают небо в воде, а уходят в даль участками ровных зелёных полосок.
Часто солнечно и температура еще на опускалась ниже 7 градусов. Я живу в доме. Он не так уж стар. Ему 90 и его зовут Омоя.
Дом традиционный, с черепичной крышей,
с татами в спальных комнатах, деревянным полом на общей территории и на кухне. И с пока еще неизвестно что хранящим чердаком.
Мягкий свет проникает через раздвижные окна, двери, частично застекленную крышу над кухней, с отпечатком сеточки теней на полу в прихожей от узора входной двери.
Омоя даёт укрытие и держит внешнюю
и внутреннюю температуру воздуха в равновесии.
Каждое утро я бужу Омоя, согревая себя.
Когда мягкий свет попадёт в окно, мне пора. Вставать. Быстро ступить одной ногой на татами, утвердить это действие второй босой. Полтора шага, нагнуться, нажать указательным пальцем правой руки на кнопку топливного обогревателя и услышать шум - бензина в баке достаточно. Обратно в глубокое, протяжное тепло большого тяжеловатого одеяла. Выпить тёплый травяной чай из маленького термоса: глоток за глотком
в ответ сухости воздуха. Температура воздуха снаружи начинает уступать той, что в моей комнате.
Время будить остальной дом.
Разжечь зажигалкой огонёк пламени в одном
и втором обогревателе. Почувствовать запах горючего - заработали. Железные, выкрашенные в белый цвет, они стоят по обе стороны большого обеденного стола из темного дерева
и напоминают мне каменные статуи драконов на входе в храм. Залить на кухне фильтрованную воду в чёрный, модный, с тонким выгнутым носиком электронный чайник. Пробежаться
в свою комнату, отодвинуть дверь, получить в ответ поток тёплого воздуха в лицо.
Одно крыло отогрела.
Взять полотенце, ванные принадлежности. Душ.
Зайти в душевую и открыть кран. Сильный напор горячей воды застилает душевую паром. Дать ему настояться пару минут. Сбросить с себя тепло одежды в смежной комнате. И на долю минуты соприкоснуться с ночной температурой воздуха всей площадью покрова кожи. Как есть войти
в пар и встать под душ. Ни о чем не думать. Просто быть. Сейчас. Сейчас очень тепло.
Промокнуть влагу полотенцем. Переступить ногой границу и за ней оставить тепло. Без труда одеться. Мне, разгоряченной, холод приятен.
Пройти мимо тонконосого чайника и заметить, что струйка пара давно уже тянется вверх.
Завтрак.
Повернуть кран над кухонной мойкой из нержавеющей стали вниз и влево. Вымыть в горячей воде оставшиеся с вечера чашки
и поставить кастрюлю на электронную плиту. Сегодня овсяная каша. Медленные полукруги и круги деревянной ложкой по дну кастрюли. Пар поднимается вверх.
Переселить кашу из кастрюли в керамическую чашу с узором цвета индиго. Моим любимым цветом.
Заварить чай с корицей и гвоздикой.
Дать настояться заварке и влить в чашку альмондовое молоко, доведя цвет до темно-бежевого. Поставить на тёмную поверхность стола чашу с кашей и большую чашку с чаем.
Устроиться в стуле с кожаной спинкой и сиденьем рядом с одним из драконов, накрыть колени пледом. Засмотреться на то, как пар из чаши и чашки смыкается воедино
и быстро бежит единой дорожкой к обрыву обеденного стола.
Очнуться, начать есть и пить все еще горячее.
Свет мягко проникает через застекленную часть кухонной крыши.
Утро позади.
Ну как ты, Омоя? Отогреваешься?
Елена Афрамова
Я в Камэока.
Вокруг синеватые горы. Сейчас почти каждый день идут короткие дожди. Воздух приятно увлажнился и приносит напоминания о весне.
Я живу в доме. Он не так уж стар. Ему 90 лет,
и зовут его Омоя.
Омоя пропускает через себя звуки. Две белые цапли на реке; резко вырывающийся вперёд— высоко, высоко над капустными огородами, зелёными полосками рисовых полей, желтой травой — клин чёрных птиц оседает в Омоя звуками щебечущих воробьев и отпечатывается настенной росписью их порхающих собратьев под потолком напротив моей кровати.
Утром, когда мягкий свет попадает в окно,
возле дома напротив резко и рвано заводится мотоцикл, как будто отрывается от земли, и мне уже точно пора вставать.
Начинает постукивать поднимающийся от фундамента, строящийся рядом новый дом. Он большой, с черепичной крышей, состоящий из нескольких построек. Возле стройки лежат камни разных размеров, форм и текстур. Многие из низ темные, некоторые с белыми прожилками. Перед домом будет традиционный сад. Интересно, сумеет ли новый дом пропускать звуки так, как это делает Омоя?
Одну часть Камэока с другой соединяет прогулка вдоль реки, сквозь огороды, через рисовые поля — или одна станция на электричке от Намикава до Камэока за 180 йен. Когда прогуливаешься по насыпи над рекой синеватые горы смыкаются в панораму, и электричка картинно соединяет ровной линией её крайние точки. Мой любимый момент - сумеречный день после дождя: зелень избавляется от глупой яркости, горы застилает туманом, окна поезда загораются светом. Электричка ходит часто, и звук её проезжает через тишину. Омоя регулярно пропускает через себя её звуки: тых, тых, тых, тых, тых, тых — и связывает меня с самой собой 30–40 лет тому назад, когда я была маленькой в городе на Украине.
В городе было два важных производства: фарфоровый завод, где расписывали посуду цветами и птицами, и крупный железнодорожный узел, через который гнали товарные и пассажирские поезда с короткой остановкой. Дом, где я жила с семьей, находился недалеко от железнодорожного полотна.
Каждую ночь я засыпала под стук колес проезжающих поездов.
Приехав в Хайфу в Израиле, я напрягала слух, чтобы уловить звук редко проезжающего поезда, который, несмотря на панорамный вид из окна, было не разглядеть. Через какое-то время привыкла засыпать и без.
В Омоя мне засыпается хорошо.
Вокруг синеватые горы. Сейчас почти каждый день идут короткие дожди. Воздух приятно увлажнился и приносит напоминания о весне.
Я живу в доме. Он не так уж стар. Ему 90 лет,
и зовут его Омоя.
Омоя пропускает через себя звуки. Две белые цапли на реке; резко вырывающийся вперёд— высоко, высоко над капустными огородами, зелёными полосками рисовых полей, желтой травой — клин чёрных птиц оседает в Омоя звуками щебечущих воробьев и отпечатывается настенной росписью их порхающих собратьев под потолком напротив моей кровати.
Утром, когда мягкий свет попадает в окно,
возле дома напротив резко и рвано заводится мотоцикл, как будто отрывается от земли, и мне уже точно пора вставать.
Начинает постукивать поднимающийся от фундамента, строящийся рядом новый дом. Он большой, с черепичной крышей, состоящий из нескольких построек. Возле стройки лежат камни разных размеров, форм и текстур. Многие из низ темные, некоторые с белыми прожилками. Перед домом будет традиционный сад. Интересно, сумеет ли новый дом пропускать звуки так, как это делает Омоя?
Одну часть Камэока с другой соединяет прогулка вдоль реки, сквозь огороды, через рисовые поля — или одна станция на электричке от Намикава до Камэока за 180 йен. Когда прогуливаешься по насыпи над рекой синеватые горы смыкаются в панораму, и электричка картинно соединяет ровной линией её крайние точки. Мой любимый момент - сумеречный день после дождя: зелень избавляется от глупой яркости, горы застилает туманом, окна поезда загораются светом. Электричка ходит часто, и звук её проезжает через тишину. Омоя регулярно пропускает через себя её звуки: тых, тых, тых, тых, тых, тых — и связывает меня с самой собой 30–40 лет тому назад, когда я была маленькой в городе на Украине.
В городе было два важных производства: фарфоровый завод, где расписывали посуду цветами и птицами, и крупный железнодорожный узел, через который гнали товарные и пассажирские поезда с короткой остановкой. Дом, где я жила с семьей, находился недалеко от железнодорожного полотна.
Каждую ночь я засыпала под стук колес проезжающих поездов.
Приехав в Хайфу в Израиле, я напрягала слух, чтобы уловить звук редко проезжающего поезда, который, несмотря на панорамный вид из окна, было не разглядеть. Через какое-то время привыкла засыпать и без.
В Омоя мне засыпается хорошо.
Я в Камэока.
Вокруг синеватые горы. Местные жители зовутся камэдзин. Говорят, что в Камэоке холодно потому, что она лежит в долине между горами, поэтому здесь относительно часто идут дожди
и горы застилаются туманами.
Я живу в доме. Ему 90 лет, и он не так стар.
Зовут его Омоя. Омоя — камэдзин.
Камэдзины смотрят вслед то настороженно,
то очень широко одаривают местными дарами. Для кого-то иностранцы непривычны, и непонятно как нас вписать в местный пейзаж, а для кого-то — радостное удивление и повод узнать что-то новое.
На кухне к овощам, купленным в супермаркете, присоединились два внушительных пакета с китайской капустой, двумя белесыми телесами дайкона, метровым букетом из лука-порея и аккуратно завёрнутыми в полиэтиленовую пленку двумя плодами хурмы.
— Вот этот съешьте сразу, у него нежный вкус,
а второй может и полежать, его вкус уже сформировался.
Ах, да! Как я могла позабыть? Соленья, соленья: немного терпкий вкус засоленной китайской капусты, желтый сладковатый дайкон. И то и другое было разрезано на равные кусочки и съедено с удовольствием во время традиционной воскресной вечеринки, когда Омоя наполняется голосами людей, говорящих на английском, японском, французском с перекрестными акцентами.
Только что Кота приготовил для меня кофе
и принёс угостить свежезасоленным дайконом: уже промыт, разрезан на кружочки, а уж затем и на полупрозрачные четвертинки.
— Угощайся. Глоток хорошего кофе без сахара
и молока и ломтик только что засоленного дайкона — прекрасное сочетание. Деликатесы всегда найдут общий язык.
Кота — молодой камэдзин, работающий помощником Омоя. Кто-то сказал бы — менеджер, но мне кажется, что помощник.
Сегодня весь день дождь заливает крышу, порывами ветра стучит в окна и ставит их в неудобное положение, заставляя дребезжать. Звуки проезжающего поезда с предсказуемым интервалом соединяют вымокшую до нитки панораму гор, огородов и рисовых полей.
Кота зажег обогреватель в прихожей и слушает музыку в наушниках. Я спрашиваю, какие у него музыкальные предпочтения?
Джаз и рок. Сейчас больше рок.
Кота слушает рок в наушниках. Чувствует,
что рок для 90-летнего Омоя это уж слишком,
а тепло в прихожей — в самый раз.
Я внимательно слушаю шум дождя; между мной и им только стены и крыша Омоя.
Омоя пропускает звуки практически беспрепятственно. Он гостеприимен.
Я для него — повод узнать что-то новое.
Кофе и ломтик дайкона?
Ничего странного.
Вокруг синеватые горы. Местные жители зовутся камэдзин. Говорят, что в Камэоке холодно потому, что она лежит в долине между горами, поэтому здесь относительно часто идут дожди
и горы застилаются туманами.
Я живу в доме. Ему 90 лет, и он не так стар.
Зовут его Омоя. Омоя — камэдзин.
Камэдзины смотрят вслед то настороженно,
то очень широко одаривают местными дарами. Для кого-то иностранцы непривычны, и непонятно как нас вписать в местный пейзаж, а для кого-то — радостное удивление и повод узнать что-то новое.
На кухне к овощам, купленным в супермаркете, присоединились два внушительных пакета с китайской капустой, двумя белесыми телесами дайкона, метровым букетом из лука-порея и аккуратно завёрнутыми в полиэтиленовую пленку двумя плодами хурмы.
— Вот этот съешьте сразу, у него нежный вкус,
а второй может и полежать, его вкус уже сформировался.
Ах, да! Как я могла позабыть? Соленья, соленья: немного терпкий вкус засоленной китайской капусты, желтый сладковатый дайкон. И то и другое было разрезано на равные кусочки и съедено с удовольствием во время традиционной воскресной вечеринки, когда Омоя наполняется голосами людей, говорящих на английском, японском, французском с перекрестными акцентами.
Только что Кота приготовил для меня кофе
и принёс угостить свежезасоленным дайконом: уже промыт, разрезан на кружочки, а уж затем и на полупрозрачные четвертинки.
— Угощайся. Глоток хорошего кофе без сахара
и молока и ломтик только что засоленного дайкона — прекрасное сочетание. Деликатесы всегда найдут общий язык.
Кота — молодой камэдзин, работающий помощником Омоя. Кто-то сказал бы — менеджер, но мне кажется, что помощник.
Сегодня весь день дождь заливает крышу, порывами ветра стучит в окна и ставит их в неудобное положение, заставляя дребезжать. Звуки проезжающего поезда с предсказуемым интервалом соединяют вымокшую до нитки панораму гор, огородов и рисовых полей.
Кота зажег обогреватель в прихожей и слушает музыку в наушниках. Я спрашиваю, какие у него музыкальные предпочтения?
Джаз и рок. Сейчас больше рок.
Кота слушает рок в наушниках. Чувствует,
что рок для 90-летнего Омоя это уж слишком,
а тепло в прихожей — в самый раз.
Я внимательно слушаю шум дождя; между мной и им только стены и крыша Омоя.
Омоя пропускает звуки практически беспрепятственно. Он гостеприимен.
Я для него — повод узнать что-то новое.
Кофе и ломтик дайкона?
Ничего странного.
Я в Камэока.
Вокруг синеватые горы. После захода солнца густая темнота прячет рисовые поля, огороды, проселочные дороги и сгущает синеву гор до черноты. Окна домов и фонари деликатно подсвечивают дорогу домой вдоль узких проулков, не заливая её светом, как это умеет делать мегаполис. В Камэока любой ценой обходишь центральную трассу, светящуюся искусственным светом, чтобы не сбивать с толку замедляющийся внутренний ритм.
Вот я и в доме. Он не так уж стар. Ему 90 лет,
и зовут его Омоя.
Каждую ночь я укладываю Омоя спать. У меня есть четкий ритуал, который окружает меня достаточным теплом, чтобы заснуть и освободить Омоя от обязанности поддерживать температуру внутри выше, чем снаружи.
Из более теплого общего помещения, где дрожит в окошках двух газолиновых обогревателей огонь и ламповый свет согревает желтизной, раздвинуть входную дверь в свою темную комнату, войти и сразу почувствовать уличный холод.
Главное. Включить газолиновый обогреватель. Наощупь. Резким движением оголить белизну простыни, отодвинув тяжелое пуховое одеяло, и позволить теплому воздуху обогревателя распространиться по всей её поверхности. Раздвинуть двери, перейти с татами на деревянный пол и резко сдвинуть их.
Пройти на кухню и залить воду в чёрный, модный, с тонким выгнутым носиком электронный чайник. Нажать на кнопку
и услышать в полной тишине утвердительный звук. Постоять на кухне в обволакивающей дом темноте, а потом услышать врезающиеся в тишину звуки электрички, переходящие
в кипение чайника. Аккуратно перелить кипяток из тонкого носика в широкое горло грелки.
По догоге в свою комнату нагнуться и погасить мерцание языков пламени сначала в одном, а потом и в другом обогревателе.
Правой рукой дотянуться до тройки выключателей на стене и одним движением четвертого, третьего и второго пальца сыграть пассаж, который погрузит в темноту всю общую зону Омоя. Сделать ещё несколько шагов в темноте по памяти, приоткрыть одной рукой дверь в свою комнату, ступить на татами, почувствать равномерное тепло, задвинуть дверь. Положить грелку в нижнюю часть кровати и резким движением покрыть одеялом всю поверхность согретой простыни.
Выключить обогреватель, снять одежду, нырнуть вглубь одеяла, почувствовать ступнями её твердую и горячую поверхность.
Лежать в кровати, прислушиваясь к её теплу. Видеть перед глазами взлетающих воробьёв с росписи под потолком и вспоминать других - воробьёв на чеканке в доме моей бабушки.
Всё моё детство эта чеканка висела в проёме общей комнаты. Я её помню столько, сколько помню себя. Мне рассказывали, что когда меня укачивали, раскачивая коляску в направлении висящих птичек, я начинала плакать. Бабушка сообразила, что при приближении к птицам мне казалось, что они летят прямо на меня. Тогда меня начали укачивать затылком
к воробьям, и плакать я перестала.
Я очень ярко помню этот эпизод — сила достоверно рассказанной истории. Эта чеканка теперь висит в доме моей мамы в Израиле, и новый виток воспоминаний в Омоя для меня закономерен. Первостепенное с нами навсегда.
Над головой под потолком закрытые ящики с символом дома семьи Танака. Прадед нынешнего владельца дома — Эйко Танака —построил Омоя и прилегающие к этому дому другие хозяйственные помещения 90 лет тому назад. Тогда коробки под потолком были хранилищем для бумажных фонариков, которые подствечивали путь домой, в Омоя. Сейчас обветшалые и хрупкие фонарики хранятся у меня над головой и подсвечивают путь в мой нематериальный дом.
Внешняя и внутренняя температура воздуха приходит в состояние равновесия. Омоя выдыхает и впадает в сон.
Вокруг синеватые горы. После захода солнца густая темнота прячет рисовые поля, огороды, проселочные дороги и сгущает синеву гор до черноты. Окна домов и фонари деликатно подсвечивают дорогу домой вдоль узких проулков, не заливая её светом, как это умеет делать мегаполис. В Камэока любой ценой обходишь центральную трассу, светящуюся искусственным светом, чтобы не сбивать с толку замедляющийся внутренний ритм.
Вот я и в доме. Он не так уж стар. Ему 90 лет,
и зовут его Омоя.
Каждую ночь я укладываю Омоя спать. У меня есть четкий ритуал, который окружает меня достаточным теплом, чтобы заснуть и освободить Омоя от обязанности поддерживать температуру внутри выше, чем снаружи.
Из более теплого общего помещения, где дрожит в окошках двух газолиновых обогревателей огонь и ламповый свет согревает желтизной, раздвинуть входную дверь в свою темную комнату, войти и сразу почувствовать уличный холод.
Главное. Включить газолиновый обогреватель. Наощупь. Резким движением оголить белизну простыни, отодвинув тяжелое пуховое одеяло, и позволить теплому воздуху обогревателя распространиться по всей её поверхности. Раздвинуть двери, перейти с татами на деревянный пол и резко сдвинуть их.
Пройти на кухню и залить воду в чёрный, модный, с тонким выгнутым носиком электронный чайник. Нажать на кнопку
и услышать в полной тишине утвердительный звук. Постоять на кухне в обволакивающей дом темноте, а потом услышать врезающиеся в тишину звуки электрички, переходящие
в кипение чайника. Аккуратно перелить кипяток из тонкого носика в широкое горло грелки.
По догоге в свою комнату нагнуться и погасить мерцание языков пламени сначала в одном, а потом и в другом обогревателе.
Правой рукой дотянуться до тройки выключателей на стене и одним движением четвертого, третьего и второго пальца сыграть пассаж, который погрузит в темноту всю общую зону Омоя. Сделать ещё несколько шагов в темноте по памяти, приоткрыть одной рукой дверь в свою комнату, ступить на татами, почувствать равномерное тепло, задвинуть дверь. Положить грелку в нижнюю часть кровати и резким движением покрыть одеялом всю поверхность согретой простыни.
Выключить обогреватель, снять одежду, нырнуть вглубь одеяла, почувствовать ступнями её твердую и горячую поверхность.
Лежать в кровати, прислушиваясь к её теплу. Видеть перед глазами взлетающих воробьёв с росписи под потолком и вспоминать других - воробьёв на чеканке в доме моей бабушки.
Всё моё детство эта чеканка висела в проёме общей комнаты. Я её помню столько, сколько помню себя. Мне рассказывали, что когда меня укачивали, раскачивая коляску в направлении висящих птичек, я начинала плакать. Бабушка сообразила, что при приближении к птицам мне казалось, что они летят прямо на меня. Тогда меня начали укачивать затылком
к воробьям, и плакать я перестала.
Я очень ярко помню этот эпизод — сила достоверно рассказанной истории. Эта чеканка теперь висит в доме моей мамы в Израиле, и новый виток воспоминаний в Омоя для меня закономерен. Первостепенное с нами навсегда.
Над головой под потолком закрытые ящики с символом дома семьи Танака. Прадед нынешнего владельца дома — Эйко Танака —построил Омоя и прилегающие к этому дому другие хозяйственные помещения 90 лет тому назад. Тогда коробки под потолком были хранилищем для бумажных фонариков, которые подствечивали путь домой, в Омоя. Сейчас обветшалые и хрупкие фонарики хранятся у меня над головой и подсвечивают путь в мой нематериальный дом.
Внешняя и внутренняя температура воздуха приходит в состояние равновесия. Омоя выдыхает и впадает в сон.
Я в Камэока
17/1—7/2/2020
17/1—7/2/2020
P.S. 19 пробуждений Омоя и 19 укладываний спать 90-летнего дома позади. Спасибо, Омоя, за близкую связь.
Я в Йокогаме. В доме, в котором живу 12 лет, в Японии, в которой живу 19.
Все мы где-то родились, все мы где-то живем сейчас. Между этими точками во времени сформировалось мое представление о доме. Оно включает в себя детские воспоминания, идеи о том, каким мог бы быть идеальный дом и сны о нем.
Миграционные пути снов проходят повсюду и оседают там, где встречаются фрагменты моего нематериального дома — стоит услышать звук из детства, почувствовать давно забытый запах, увидеть предмет, напоминающий тот, что я знала всегда...
Омоя — канонический дом: сверху треугольная крыша, снизу прямоугольник. Он похож на первый рисунок дома, который изображает каждый ребенок. Под треугольной крышей Омоя я собирала нематериальный дом из моих снов и воспоминаний. Снимала только те фрагменты дома, с которыми у меня случался личный контакт. Если бы они ожили, то, возможно, вспомнили бы обо мне.
Записывала опыт «бытия в пространстве» — его алгоритм. Понять из какой последовательности движений состоит моя утренняя и вечерняя рутина мне помог холод, и я ему за это очень благодарна. Осознание четкой последовательности действий, которая сберегала тепло и наполняла жизнью пространство, определило мои отношения с домом Омоя и в буквальном смысле расположило мое «я» в Камэока.
Я в Йокогаме. В доме, в котором живу 12 лет, в Японии, в которой живу 19.
Все мы где-то родились, все мы где-то живем сейчас. Между этими точками во времени сформировалось мое представление о доме. Оно включает в себя детские воспоминания, идеи о том, каким мог бы быть идеальный дом и сны о нем.
Миграционные пути снов проходят повсюду и оседают там, где встречаются фрагменты моего нематериального дома — стоит услышать звук из детства, почувствовать давно забытый запах, увидеть предмет, напоминающий тот, что я знала всегда...
Омоя — канонический дом: сверху треугольная крыша, снизу прямоугольник. Он похож на первый рисунок дома, который изображает каждый ребенок. Под треугольной крышей Омоя я собирала нематериальный дом из моих снов и воспоминаний. Снимала только те фрагменты дома, с которыми у меня случался личный контакт. Если бы они ожили, то, возможно, вспомнили бы обо мне.
Записывала опыт «бытия в пространстве» — его алгоритм. Понять из какой последовательности движений состоит моя утренняя и вечерняя рутина мне помог холод, и я ему за это очень благодарна. Осознание четкой последовательности действий, которая сберегала тепло и наполняла жизнью пространство, определило мои отношения с домом Омоя и в буквальном смысле расположило мое «я» в Камэока.
